В этом году исполняется 40 пет реанимационному отделению Семилукской районной больницы. Как работается врачам с самыми тяжелыми больными, особенно сейчас, в условиях пандемии? Как избежать эмоционального выгорания? Есть ли в профессии место романтике?

Об этом и о многом другом корреспондент «СЖ» поговорила с заведующим отделением Михаилом Никишиным.

«Хочется, чтобы в медицине не было случайных людей»

— Михаил Федорович, когда вы начали работать отделении?

— С самого начала, то есть сорок лет назад. После института я работал в Орловской области, а потом переехал сюда. В 1981 году по инициативе главного врача Александра Васильевича Гончарова и заведующего кафедрой анестезиологии и реаниматологии Воронежского медицинского института Леонида Федоровича Косоногова было создано наше отделение, куда и я перешел работать. —

Получается, в Семилуках оно открылось одним из первых в области?

— Первое в регионе на базе районной больницы. Более того — одно из первых в стране.

— А почему вас так интересовала именно эта специализация?

— Служба только-только начинала развиваться тогда. Было очень интересно. Возьмем анестезиологию — она позволяет больному человеку во время тяжелой операции не чувствовать боли. Это очень важный аспект.

— Ну, в то время, наверное, вообще был такой всеобщий подъем — создавали что-то новое, работали на стройках века...

— Понимаю, вы о романтике... Ну, может, какой-то дух ее и присутствовал. Но медицина не совсем романтическая профессия. Здесь больше нужны знания, опыт и желание работать.

— Врач — ото миссия?

— Да. И очень хотелось бы, чтобы в эту профессию шли люди, которые выбрали ее раз и на всю жизнь. Чтобы случайных людей в медицине не было.

— Бывают?

— К сожалению, да.

Работы в связи с пандемией значительно прибавилось. Три врача работают в ковид-отделении посменно. По правилам положено, чтобы там один реаниматолог находился постоянно на случай оказания экстренной помощи. Соответственно, и оставшимся здесь, в реанимации, приходится больше работать.

С горячим сердцем и холодной головой

— Говорят, у каждого врача есть свое кладбище. У врачей вашей специализации оно по объективным причинам больше, чем у других, ведь вы чаще всего лечите именно тех пациентов, которые находятся на грани жизни и смерти. Как не выгореть, не износить сердце, не сойти с ума, наконец? Или же не впасть в другую крайность — не стать бесчувственным?

— Да, есть такой термин — «эмоциональное выгорание». Но я уже говорил, что в медицину нужно идти, когда призвание есть у человека. И несмотря на долгие годы работы в тяжелых условиях — допустим, в том же отделении реанимации, когда видишь много смертей, много тяжелых больных, много горя, тем не менее, ты должен сохранять спокойствие и выдержку. А также постоянно совершенствовать свои знания. И цель должна быть одна — вылечить тяжелого больного. Но спокойствие и выдержка при этом не означают бесчувствия.

- То есть нужно работать с горячим сердцем и с холодной головой?

— Ну, можно и так сказать.

— Говорят, что после комы пациенты рассказывают про то, что где-то побывали — в каких-то светлых тоннелях или коридорах. Было такое?

— Было. Только вы немного путаете. Эти истории связаны с состоянием клинической смерти, а не с комой. Это когда сердце уже не работает, кровообращение остановлено, дыхания нет. В этот небольшой промежуток времени — до пяти минут — когда еще не наступила биологическая смерть, еще можно запустить сердце и спасти человека. И да, были такие случаи, когда пациенты рассказывали про свет конце тоннеля.

— Что держит человека на этом свете? Что его возвращает? Я имею в виду, помимо профессионализма врачей. Любовь, семья, какие-то незавершенные дела...

— Возможно. Если человек, как мы говорим, цепляется за жизнь, если он видит, что родственники стараются ему помочь, что он не обуза для семьи... Он тогда и сам старается помочь и родственникам, и нам, врачам. И шансы на выздоровление значительно повышаются. Так что такая зависимость сто процентов есть.

— Вы верующий человек?

— В душе да. Но в храм я, честно говоря, не хожу. Ну а перед особенно какой-то тяжелой операцией приходится попросить помощи (Михаил Федорович показывает взглядом на висящую на стене икону — прим, авт.).

— Если вы все-таки на смогли вырвать человека из лап смерти, бывает ли такое, что потом мучаетесь сомнениями: а все ли я сделал? И правильно ли?

— Бывает и такое. Но чем больше ты работаешь, тем меньше таких вопросов себе задаешь. Какие-то недостатки в практике в лечении пациентов с возрастом, или, скорее, с опытом, уходят. Знания накапливаются, и чем больше ты работаешь, тем меньше ошибок совершаешь.

Есть ли место чуду?

— Сейчас прибавилось работы в связи с пандемией?

— Значительно прибавилось. Три врача работают в ковид-отделении посменно. По правилам положено, чтобы там один реаниматолог находился постоянно на случай оказания экстренной помощи. Соответственно, и оставшимся здесь, в реанимации, приходится больше работать. Сейчас многие не могут.пойти в отпуск, даже были случаи, когда отзывали из отпусков. Уже потом будем решать, как будем отгуливать.

— Нужно ли делать прививку от ковида? И сделали ли ее вы?

Очень хотелось бы, чтобы в эту профессию шли люди, которые выбрали ее раз и на всю жизнь. Чтобы случайных людей в медицине не было.

— Сделал. И да, нужно. Потому что это единственный способ остановить пандемию.

— Тяжело умирают от коронавируса? Вы уже, наверняка, насмотрелись... Это я, по большей части, для антипрививочников спрашиваю...

— Очень тяжело. Ведь, по большому счету, люди умирают от удушья. Потому что легкие поражены, и свою функцию переноса кислорода из воздуха в кровь не выполняют. Естественно, прививаться надо обязательно. Чтобы не допустить вот этого тотального поражения легочной ткани, когда медицина уже бессильна чем-либо помочь. И на искусственную вентиляцию сажаем, и стопроцентным кислородом пациенты дышат, но легкие поражены необратимо. Пациент погибает, несмотря ни на какие наши усилия.

— Понимаю, что исход болезни во многом зависит от профессионализма врача. Но все-таки, есть ли место чуду?

— Чудо только Господь Бог может совершить. Но, знаете, бывают случаи, когда, казалось бы, у пациента нет никаких шансов. Предыдущий опыт подсказывает, что мы уже ничем не можем помочь. Но стараемся, конечно. И вот эти старания часто приводят к хорошему результату. Потихонечку вытягиваем, вытягиваем...

— А бывает наоборот?

— Бывает. Казалось бы, пациент должен жить. Но мы что только ни делаем — и лекарства всякие, и процедуры различные, и какие-то специальные методы лечения — та же искусственная вентиляция легких. Но ничего не помогает. Уходят люди. И все. ничего тут не сделаешь.

— Вы разрешаете родственникам пациентов приходить в реанимацию?

— Надолго — нет. Потому что пациенту постоянно проводят какие-то медицинские манипуляции, при которых родственникам присутствовать ни к чему. А на короткий промежуток времени — да, пускаем. Правда, только после того, как посетители подпишутся под условиями посещения реанимации. Пускать, конечно, нужно. Потому что и родственники переживают, и пациент, если он в сознании, всегда рад видеть родных ему людей.

— А если без сознания? Как вы думаете, если близкий человек разговаривает с таким пациентом, зовет его... Дозываются? Слышат?

— Я не думаю. Я знаю. Все пациенты, которые находятся в бессознательном состоянии, подключены к монитору — там отмечается частота сердечной деятельности, частоты дыхания, насыщение кислородом, давление... И когда родственники подходят к пациенту, пытаются поговорить, погладить руку, зачастую показатели меняются. Увеличивается частота дыхания, частота сердечных сокращений. Не каждый раз, но это бывает. В зависимости от глубины поражения головного мозга.

«Держит чувство долга»

— За эти годы бывал о такое, что вы хотели бросить работу?

— Ни в коем случае. Нет.

Мы знали, для чего мы идем в профессию. Знали, что нужно будет работать и днем, и ночью. Знали, что можем получить какую-то инфекцию, общаясь с больными. Стараемся по возможности себя от этого оградить. Но да, идем на свои посты. Потому что это наша работа, наш долг.

— А как вы тогда боретесь с эмоциональным выгоранием? На рыбалку ходите, книги читаете, в мяч играете?

— Все мимо. С рыбалкой уже давно закончено. Книжки сейчас меньше уже читаю, больше в интернете. Когда тяжело... просто отдыхаю. Хочется прийти домой, спокойно посидеть, все это пережить и на следующий день опять идти на работу (улыбается — прим.авт.). Честно говоря, держит чувство долга какого-то. Может, мы просто врачи старой закалки, и учили нас еще советские доктора, для которых чувство долга никогда не было пустым звуком.

— Почему вы вообще выбрали эту профессию?

— Очень нравилась. Отец был врачом. Так что я с детства ни о чем другом и не помышлял, кроме как лечить людей.

— Даже космонавтом не хотели быть, как большинство советских мальчишек?

— Нет. Только доктором.

Кое-что о лечении доверием и словом.

— А почему нас болезнь может сломить? Как с ней бороться? Я имею в виду не врачам, а нам, пациентам. Что с ней, болезнью, делать? Разговаривать, договариваться, не обращать внимания или же относиться к ней исключительно как к врагу на поле боя?

— Воевать — да. Но знаете, может быть в какой-то мере и договариваться. Иногда это тоже дает хороший эффект. Но самое главное, не надо ныть и жалеть себя — что, мол, вот я какой несчастный, я заболел, мне плохо. Ни в коем случае. Нужно быть оптимистами.

Прививаться надо обязательно. Чтобы не допустить тотального поражения легочной ткани, когда медицина уже бессильна чем-либо помочь» И на искусственную вентиляцию сажаем, и стопроцентным кислородом пациенты дышат, но легкие поражены необратимо. Пациент погибает, несмотря ни на какие наши усилия.

— Паника убивает?

— Однозначно. И не только в переносном, но и в прямом смысле она бывает смертельной для пациента. Поэтому паниковать нельзя, нужно упираться, спокойно лечиться и слушаться докторов.

- Мне кажется, в своей профессии оы должны уметь не только лечить, но и быть немного психологом и даже священником. Есть такое?

— Слово лечит. Это испокон веков известно. И лечит очень хорошо. И если с пациентом, допустим, до хирургического вмешательства поговорить, успокоить, объяснить ему все, то и операция проходит значительно легче. Так же и в реанимации. На обходе мы обязательно разговариваем с пациентом, рассказываем, какое лечение будет в дальнейшем, что будем делать мы, а что желательно делать ему, чтобы выздороветь Как пра- 1 вило, пациент успокаивается, поверив в то, что он может победить болезнь. .

— Значит, доверие к врачу тоже своего рода лекарство?

— Конечно. Это тоже помогает лечению. Если налажен контакт, если пациент понимает, что врач делает все возможное, чтобы он выздоровел, словом, доверяет доктору, то и лечение проходит более гладко, более успешно.

— С нездоровыми людьми, мне кажется, вообще сложно работать. Ведь, заболевая, человек становится более раздражительным, а возможно, и менее адекватно воспринимающим реальность. Есть ли какие-то секреты, «фишки» в общении? Можете ли, например, прикрикнуть на пациента, если он вас не слышит?

— Да уж, пациенты бывают разные совершенно. Бывают спокойные, рассудительные. А бывают с нестабильной психикой. Но, тем не менее, по поводу крика — однозначно нет. Просто приходится более тщательно объяснять ситуацию, не один раз убеждать. Порой нужно подойти и договорить с пациентом несколько раз. Как правило, результат всегда бывает положительным. Если ты, доктор, понимаешь, что происходит с пациентом, и правильно ему это можешь объяснить, то, пусть и не с первой попытки, но пациент понимает тебя всегда. То есть с любым человеком всегда можно найти общий язык. И да, возможно, иногда приходится, как вы говорили, быть немного психологом и д аже исповедником.

«Идем на свои посты, потому что это наша работа»

— Думаю, не ошибусь, если назову происходящее сейчас войной. Я имею в виду пандемию. Вы, врачи, на передовой. И, увы, немало медработников по всему миру погибли, можно сказать, на боевом посту. Да, сейчас есть вакцина, и у кого, как не у вас, должно быть доверие к ней. Так что чуть-чуть подстраховались. Но еще в прошлом году вакцины не было. Боялись заболеть?

— Что касается страха... нет. Тревога какая-то — да, пожалуй.

— К чему такой риск? Так, правда, зачем это вам? Почему, несмотря ни на какие пандемии вы все-таки остаетесь на этой самой передовой?

— Трудно сказать. Возможно, из-за чувства долга, о котором я вам уже говорил. Мы давали клятву Гиппократа. Мы знали, для чего мы идем в профессию. Знали, что нужно будет работать и днем, и ночью. Знали, что можем получить какую-то инфекцию, общаясь с больными. Все это мы понимали, и сейчас все врачи и медсестры все это прекрасно осознают. Риск есть всегда. И это не только коронавирус. Есть и другие заболевания. Стараемся по возможности себя от этого оградить. Но да, идем на свои посты. Потому что это наша работа, наш долг.

— А за семью страшно было? Я имею в виду, что если бы из-за того, что вы работаете с больными людьми, вы принесете инфекцию своим близким.

— Ну, конечно, не хотелось бы. После ухода с работы старались обрабатывать руки, максимально дезинфицировать.

— Михаил Федорович, вам приходилось работать со своими близкими людьми как врачу по специальности?

— Приходилось. В медицине бытует мнение, что врач своих родных людей лечить не должен. Я лично не согласен с этим. Ну кто, как не я, больше всего заинтересован в выздоровлении близкого мне человека?! Просто-нужно отнестись к родному, как к простому пациенту, и лечить его, максимально сохраняя спокойствие.

— То есть включать профессионализм, а не чувства?

— Да. Только здесь, скорее, речь не о чувствах, а об эмоциях. Вот их быть не должно. С эмоциями справиться можно, а с чувствами как? Они либо есть, либо их нет.

— Этот год юбилейный для вашего отделения. Что бы вы хотели пожелать своим коллегам и подчиненным?

— Как обычно говорят медики, в первую очередь здоровья. Особенно в наше непростое время. Пусть все будут здоровы и счастливы. А счастье много чего в себе заключает. Для каждого оно свое.


Елена ГОЛОВАНЬ, фото из архива Михаила НИКИШИНА

"Семилукская ЖИЗНЬ" №30 (11643) 9 августа 2021